|
Луиза Мэй Олкотт. Серебряный ключ.
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:07 | Сообщение # 16 |
 Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Глава 6. Прекрасная Елена.
Лилиан открыла свой секрет лишь матери и Эстер. Из старых слуг остался только Бедфорд, поэтому, пока Поль не решит открыться и возобновить дружбу, лучше было молчать. Миледи и Эстер очень обрадовались, что их протеже так несказанно повезло, и начали наперебой гадать, почему он ушёл так странно.
- Мама, поехала бы ты к нему и обо всём поговорила, или просто о нём разузнала, - сказала Лилиан. Последняя фраза Талбота её совершенно успокоила, и она хотела заверить беглеца, что ему рады. Миледи, уставшая от просьб дочери, ответила:
- Нет, милая, лучше пусть он ищет нас, а я навязываться не стану. Он знает, где мы живём, и если захочет, то придёт и вновь с нами подружится. Потерпи, Лилиан, и помни: ты уже не маленькая девочка.
- А жалко. Маленьким можно поступать как угодно, и не думать, что об этом скажут, - и Лилиан отправилась в спальню мечтать о своём герое.
Три дня она сидела дома и ждала Поля, но он не пришёл. Тогда Лилиан, как обычно, поехала верхом на лошади в Парк. Теперь её сопровождал пожилой грум, и, вспоминая симпатичного юношу, который ездил за ней раньше, Лилиан смотрела на старика с отвращением. В Парке Поль ей не встретился, но на одной из дорожек она увидела красивую карету, в которой сидели прелестная девушка и седая леди. Вдруг к Лилиан подъехала Мод Черчилль.
- Это невеста Талбота, - сообщила она. – Правда, красивая?
- Нет… очень, - в странном ответе Лилиан смешались зависть и правда. Мод рассмеялась.
- Он так много времени проводит с ней, и так любит её, думаю, что он и вправду помолвлен, так что… прощайте, надежды.
- А что, у тебя они были? Прощай, мне надо ехать, - и Лилиан поскакала домой так быстро, что пожилой грум далеко не обрадовался.
- Мама, я видела невесту Поля! – крикнула она, врываясь в будуар миледи.
- А я видела самого Поля, - предостерегающе ответила та.
Талбот стоял посреди комнаты и протягивал к Лилиан руки, словно ждал, пока она его узнает.
Лилиан смутилась и в то же время обрадовалась. Она красиво присела в реверансе и сказала весело, но с упрёком:
- Я рада приветствовать мистера Талбота, кем бы он ни был.
- В вашем доме я – Поль, и поэтому позвольте предложить вам стул, - ответил он как мог по-детски.
Лилиан села и постаралась вести себя как обычно, но тот Поль, которого она видела перед собой, слишком отличался от того, которого она помнила.
- Теперь рассказывай, что с тобой было и почему четыре года назад ты так загадочно исчез, - приказала она детским командирским тоном, хотя и опустила перед Полем глаза.
- Я как раз хотел рассказать, а тут явились вы с новостями о моей кузине…
- Кузине?!
- Да. Наши с Еленой матери были сёстрами. Обе вышли замуж за англичан, обе умерли в молодости, а мы остались одни и заботились друг о друге. Мы всегда были вместе, как брат и сестра, а потом я ушёл к полковнику Давентри. Но старый священник, у которого осталась Елена, внезапно умер, и мне пришлось вернуться в Геную, чтобы её опекать. Я хотел попрощаться с вами, миледи, как полагается, но после того, что получилось из моей глупой шутки, испугался и убежал вот так.
- Ах, так в церемониальном зале и в самом деле были вы? Я так и думала, - леди Тревлин облегчённо вздохнула.
- Да, я слышал, как слуги шепчутся, что в зале есть привидения, и хотел поиграть, что это правда, а заодно показать свою смелость. Эстер заперла меня, боясь, что я опять буду ходить во сне, но я спустился из окна по верёвке, а потом забрался в церемониальный зал. Когда вы вошли, я подумал, что это Эстер, и тихо лёг в кровать. Я хотел напугать Эстер в отместку за то, что она меня заперла. Но когда вы закричали, я вдруг понял, что натворил, и мне стало так стыдно, что я тихо и поспешно сбежал. Мне бы следовало тогда попросить прощения - миледи, я нижайше прошу его сейчас. Грешно было шутить в таком месте.
Сначала Поль говорил спокойно и честно, но потом странно изменился. Он смотрел в пол и рассказывал, как будто отвечал затверженный урок, то краснея, то бледнея. Лицо его, сперва искреннее, сменилось полугордым-полуиспуганным. Лилиан это заметила и забеспокоилась, но миледи приняла это за мальчишеский стыд, ласково заверила Поля, что всё прощено, и порадовалась, что теперь он богат. Лилиан видела, что Поль слушал, сжав руки в кулак и сведя брови, и смотрел знакомо мрачно, словно хотел скрыть сильное чувство или предательскую мысль.
- Да, половина работы сделана. Спасибо моему благодетелю, у меня теперь есть дом, и я надеюсь, что буду жить там по уму и по совести, - ответил он невесело, как будто хотел от жизни совсем не денег.
- Поль, а когда будет вторая половина? Полагаю, это зависит от вашей кузины? – леди Тревлин посмотрела на него с женским любопытством в грустных глазах.
- Зависит, но не так, как вы думаете, миледи. Кто бы ни была Елена, она ещё не моя невеста, мисс Лилиан, – глядя на неё, он засмеялся, но как-то странно. Лилиан застыла на месте, хотя от слов Поля ей стало намного легче.
- Я всего лишь поверила тому, что говорили в свете.
- Вы скоро поймёте, что в свете не бывает правды, - резко ответил Поль.
- Я хотела бы увидеть эту очаровательную кузину. Может, она нас примет, - как ваших давних друзей?
- Спасибо, миледи, но пока нет. Она ещё не настолько здесь обжилась, чтобы принимать гостей, даже очень добрых. Я пообещал, что некоторое время никого к ней не впущу, но вы и Лилиан первые войдёте к ней в дом.
И опять Лилиан заметила, что он что-то скрывает, и ей стало ещё интереснее. Вдруг пришло в голову, что эта Елена просто не хочет с ней общаться и сидит одна, как будто ей совершенно всё равно, что её хотят видеть.
«А вот я увижу, и не мельком, как в Парке. Что-то здесь не так, и надо всё выяснить, потому что Поль явно волнуется, а так я, может быть, смогу ему помочь».
Как только добрая, но избалованная девушка так решила, она тут же взяла себя в руки. Началась приятнейшая беседа. Говорили буквально обо всём, хотя, когда Лилиан вспоминала этот разговор, то удивлялась, как мало Поль рассказал на самом деле – что о прошлом, что о своих планах. О том, что знакомы с детства, решили рассказать только благоразумному Бедфорду, а перед остальными играть в новых друзей – и так избежать неприятных и ненужных объяснений, которые только породили бы слухи. Миледи предложила Полю отобедать, но он сослался на неотложные дела за городом. Когда он уходил, то посмотрел на Лилиан таким долгим восхищённым взглядом, что девушка убежала смотреться в зеркало, и спрашивать себя – неужели она и вправду сегодня такая красивая?
Леди Тревлин отправилась в свою комнату отдыхать, Лилиан же теперь могла делать, что хотела – кататься на лошади или в экипаже, развлекаться как угодно. Испугавшись, что ещё немного, и она струсит, девушка приказала подать к крыльцу экипаж и, взяв с собой Эстер, поехала к лесу Святого Джона.
По пути Лилиан всячески подмазывалась к Эстер, и в конце концов служанка была готова исполнить любое желание хозяйки. Оно последовало незамедлительно:
- Эстер, прошу заранее, не занудствуй и не учи меня, как себя вести. Сейчас мы сделаем кое-что не совсем честное. Думаю, тебе понравится, а если узнают, я всё возьму на себя. Я хочу увидеть кузину Поля.
- Боже мой, милая, как?
- Она живёт одна, никому не показывается, никуда не ходит и никого не принимает. Обычно красавицы так не делают. Поль не говорит о ней, а когда я начинаю спрашивать, становится суровым и мрачным. Это очень странно, и я больше не могу терпеть. Мод помолвлена с Фредом Рейли, и он ей открыл, что они с другом узнали, где живёт Елена, вошли в соседний пустой особняк, дескать, хотят его осмотреть, и оттуда увидели сад, а в нём – Елену. Я сделаю то же самое.
- А от меня-то что требуется? – спросила Эстер, в душе поддерживая Лилиан, потому что сама страшно хотела увидеть кузину Поля.
- Ты побеседуешь с этой седой леди, чтобы я смогла проникнуть в дом. Соглашайся, а взамен я впредь буду вести себя как ангел.
Эстер немного повозражала для виду и сдалась. Когда они доехали до Ракитового Особняка, она так хорошо сыграла свою роль, что Лилиан скоро добралась до комнаты на верхнем этаже, из которой был видел соседний сад. Елена оказалась там, и девушка внимательно осмотрела её с головы до ног.
Елена была красива, как древнегреческая статуя. У неё были тёмные волосы и глаза, и двигалась она с той волшебной грацией, которая ценится не меньше красоты. Сейчас рядом с ней никого не было. Она склонилась над цветком и, коснувшись его рукой, долго не двигалась, словно рассматривала его с огромным интересом. Потом она, вытянув руки перед собой, начала ходить по траве медленными кругами. Глаза её смотрели в никуда, как будто Елена о чём-то глубоко задумалась. Но, привыкнув к её красоте, Лилиан заметила в ней что-то странное. Лилиан удивило не иностранное платье и не украшения, а что-то необычное в движениях Елены, в её лице, в том, как она бездумно напевала на ходу монотонную песню. Лилиан пристально смотрела на девушку и примечала всё: бессмысленные движения рук, равнодушное лицо, грустный голос, а главное – огромные карие глаза, устремлённые в никуда. Елена всё так же плавно шагала по кругу.
«Что же с ней такое?» - думала Лилиан, и каждый раз смотрела на равнодушную девушку всё с большей болью. Вся в своих мыслях, она не услышала голоса Эстер, и не увидела, как служанка вошла и встала позади неё. Теперь обе смотрели, как в сад выходит ещё одна старушка и уводит Елену в дом. Та всё так же монотонно пела и двигала руками, как будто хотела схватить солнечный луч.
- Бедная… Неудивительно, что Поль грустнеет и не говорит о ней, а она никого не принимает, - с жалостью вздохнула Эстер.
- Что с ней? Я не понимаю, - прошептала девушка.
- Она безумная, Лилиан, хоть и тяжело так называть эту красавицу.
- Это… ужасно! Пойдём, Эстер, пойдём отсюда, и никому не слова! – Лилиан, дрожа от боли и жалости, камнем упавших на сердце, поспешила на улицу. Теперь ей было вдвойне стыдно от того, что она узнала о недуге Елены.
Проходили дни, но Лилиан ничего не могла забыть. Она постоянно вспоминала одинокую девушку, и ей становилось всё трудней молчать о своём преступлении, особенно при Поле. Так прошла неделя, а потом Лилиан решила признаться, надеясь, что Поль, когда поймёт, что она знает правду, позволит ей разделить с ним свой крест. Улучив минуту, когда они с Полем остались наедине, она быстро произнесла:
- Поль, я поступила плохо, и теперь мне нет покоя. Я посмотрела на Елену.
- Когда и где? – спросил он взволнованно, но с облегчением.
Лилиан выпалила всю историю разом и, замолчав, посмотрела на Поля. В лице её было столько жалости, стыда и горя, что невозможно было её ругать.
- Ты простишь мне, что я узнала правду о Елене?
- Я простил бы тебе, Лилиан, гораздо большее, - произнёс он голосом, который говорил о многом.
- Но ведь я поступила так бесчестно, так низко, а ты так легко меня простил… - Лилиан и впрямь поразилась тому, что Поль отпустил ей вину без единого упрёка.
- А ты бы простила не так легко? – спросил он тоном, который она никогда не понимала.
- Нет. Только если бы я кого-то любила, я смогла бы забыть дурное ради любви.
Он вдруг взял её за руку:
- Ты совсем не изменилась! Помнишь, как почти пять лет назад мы в последний раз катались на лошади?
- Да, Поль, - Лилиан опустила глаза.
- О чём мы говорили?
- Из этой детской болтовни я помню лишь кое-что.
- И что же?
- Твой интересный рассказ о любви, - Лилиан подняла взгляд и как раз хотела спросить, больна ли была Елена и в детстве.
Поль, словно прочитав мысли Лилиан, отпустил её руку и невольно прижал свою к груди. Конечно, там всё ещё был медальон. Лилиан покраснела.
- И что я сказал? – улыбаясь, спросил Поль.
- Ты поклялся, что женишься на своей маленькой возлюбленной, если только не погибнешь.
- И женюсь! – воскликнул он, сверкнув глазами.
- Ох, Поль, неужели ты навсегда посвятишь свою жизнь… - она не решилась сказать страшное слово, но закрылась руками.
- Кому? – спросил он в волнении.
- Безумной, лишённой разума, - пролепетала Лилиан, совершенно забыв себя в жалости к Полю.
- Ты о ком? – растерянно спросил Поль.
- О несчастной Елене.
- Господи, да кто сказал тебе эту грязную ложь? – в голосе его появилась бесконечная боль.
- Я видела её, ты не отрицал, что она больна, Эстер так сказала, - вот я и поверила. Скажи, я что-то поняла не так?
- Да, - всё. Елена, слава Богу, не безумная, а только слепая.
Он говорил с такой искренностью в голосе, с таким упрёком в словах, с таким чувством во взгляде, что Лилиан не выдержала. Беззвучно прошептав «Прости…», она закрыла лицо руками и горько-горько заплакала. Только теперь она поняла, как сильно любит Поля и как страшно будет его потерять. Детская привязанность переросла в девичью страсть, пройдя за несколько недолгих недель и зависть, и надежду, и отчаяние, и самообман. Радость при виде Поля на приёме у Мод, гордость за него, отвращение к Елене, тайное облегчение при мысли, что судьба ставит между Полем и его кузиной непреодолимую стену, уныние, когда стена оказалась миражом, и горе, когда Поль подтвердил, что всё равно женится на своей первой любви – все эти чувства подкосили Лилиан, и теперь она лила горькие слёзы. Она пыталась успокоиться, но не могла. Поль уверял, что всё прощено, обещал, что Елена будет с ней дружить, и пытался утешить её как только мог. Наконец Лилиан строго приказала себе перестать плакать. Почувствовав, что Поль поддерживает её падающие локоны, и увидев его полное участия лицо, Лилиан чуть отклонилась в сторону и невнятно произнесла:
- Мне так больно и стыдно за всё, что я натворила… Я никогда не осмелюсь встретиться с Еленой… Прости меня и забудь мои слёзы. Просто у меня тяжело на сердце: сегодня годовщина папиной смерти. Мама всегда так сильно печалится в этот день, что и мне становится не по себе.
- Но сегодня и твой день рождения. Я помнил о нём и принёс тебе подарок в ответ на то, что ты мне подарила много лет назад. Это талисман, и завтра ты услышишь о нём историю. Носи его ради меня и… храни тебя Господь, милая.
Последние слова он произнёс быстрым шёпотом. Лилиан заметила блеск старого кольца, ощутила на руке колючие губы, и Поль ушёл.
Но выйдя из дома, он тихо произнёс сквозь зубы:
- Да, завтра всё закончится! Мы должны сейчас всё положить на кон и с достоинством вынести то, что из этого выйдет. Я больше не потерплю ничьих страданий!
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
Сообщение отредактировал Alena - Среда, 27.02.2013, 14:09 |
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:09 | Сообщение # 17 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Chapter VI
FAIR HELEN
To no one but her mother and Hester did Lillian confide the discovery she had made. None of the former servants but old Bedford remained with them, and till Paul chose to renew the old friendship it was best to remain silent. Great was the surprise and delight of our lady and Hester at the good fortune of their protege, and many the conjectures as to how he would explain his hasty flight.
"You will go and see him, won't you, Mamma, or at least inquire about him?" said Lillian, eager to assure the wanderer of a welcome, for those few words of his had satisfied her entirely.
"No, dear, it is for him to seek us, and till he does, I shall make no sign. He knows where we are, and if he chooses he can renew the acquaintance so strangely broken off. Be patient, and above all things remember, Lillian, that you are no longer a child," replied my lady, rather disturbed by her daughter's enthusiastic praises of Paul.
"I wish I was, for then I might act as I feel, and not be afraid of shocking the proprieties." And Lillian went to bed to dream of her hero.
For three days she stayed at home, expecting Paul, but he did not come, and she went out for her usual ride in the Park, hoping to meet him. An elderly groom now rode behind her, and she surveyed him with extreme disgust, as she remembered the handsome lad who had once filled that place. Nowhere did Paul appear, but in the Ladies' Mile she passed an elegant brougham in which sat a very lovely girl and a mild old lady.
"That is Talbot's fiancee," said Maud Churchill, who had joined her. "Isn't she beautiful?"
"Not at all—yes, very," was Lillian's somewhat peculiar reply, for jealousy and truth had a conflict just then. "He's so perfectly absorbed and devoted that I am sure that story is true, so adieu to our hopes," laughed Maud.
"Did you have any? Good-bye, I must go." And Lillian rode home at a pace which caused the stout groom great distress.
"Mamma, I've seen Paul's betrothed!" she cried, running into her mother's boudoir.
"And I have seen Paul himself," replied my lady, with a warning look, for there he stood, with half-extended hand, as if waiting to be acknowledged.
Lillian forgot her embarrassment in her pleasure, and made him an elaborate curtsy, saying, with a half-merry, half-reproachful glance, "Mr. Talbot is welcome in whatever guise he appears."
"I choose to appear as Paul, then, and offer you a seat, Miss Lillian," he said, assuming as much of his boyish manner as he could.
Lillian took it and tried to feel at ease, but the difference between the lad she remembered and the man she now saw was too great to be forgotten.
"Now tell us your adventures, and why you vanished away so mysteriously four years ago," she said, with a touch of the childish imperiousness in her voice, though her frank eyes fell before his.
"I was about to do so when you appeared with news concerning my cousin," he began.
"Your cousin!" exclaimed Lillian.
"Yes, Helen's mother and my own were sisters. Both married Englishmen, both died young, leaving us to care for each other. We were like a brother and sister, and always together till I left her to serve Colonel Daventry. The death of the old priest to whom I entrusted her recalled me to Genoa, for I was then her only guardian. I meant to have taken leave of you, my lady, properly, but the consequences of that foolish trick of mine frightened me away in the most unmannerly fashion."
"Ah, it was you, then, in the state chamber; I always thought so," and Lady Trevlyn drew a long breath of relief.
"Yes, I heard it whispered among the servants that the room was haunted, and I felt a wish to prove the truth of the story and my own courage. Hester locked me in, for fear of my sleepwalking; but I lowered myself by a rope and then climbed in at the closet window of the state chamber. When you came, my lady, I thought it was Hester, and slipped into the bed, meaning to give her a fright in return for her turning the key on me. But when your cry showed me what I had done, I was filled with remorse, and escaped as quickly and quietly as possible. I should have asked pardon before; I do now, most humbly, my lady, for it was sacrilege to play pranks there."
During the first part of his story Paul's manner had been frank and composed, but in telling the latter part, his demeanor underwent a curious change. He fixed his eyes on the ground and spoke as if repeating a lesson, while his color varied, and a half-proud, half-submissive expression replaced the former candid one. Lillian observed this, and it disturbed her, but my lady took it for shame at his boyish freak and received his confession kindly, granting a free pardon and expressing sincere pleasure at his amended fortunes. As he listened, Lillian saw him clench his hand hard and knit his brows, assuming the grim look she had often seen, as if trying to steel himself against some importunate emotion or rebellious thought.
"Yes, half my work is done, and I have a home, thanks to my generous benefactor, and I hope to enjoy it well and wisely," he said in a grave tone, as if the fortune had not yet brought him his heart's desire.
"And when is the other half of the work to be accomplished, Paul? That depends on your cousin, perhaps." And Lady Trevlyn regarded him with a gleam of womanly curiosity in her melancholy eyes.
"It does, but not in the way you fancy, my lady. Whatever Helen may be, she is not my fiancee yet, Miss Lillian." And the shadow lifted as he laughed, looking at the young lady, who was decidedly abashed, in spite of a sense of relief caused by his words.
"I merely accepted the world's report," she said, affecting a nonchalant air.
"The world is a liar, as you will find in time" was his abrupt reply.
"I hope to see this beautiful cousin, Paul. Will she receive us as old friends of yours?"
"Thanks, not yet, my lady. She is still too much a stranger here to enjoy new faces, even kind ones. I have promised perfect rest and freedom for a time, but you shall be the first whom she receives."
Again Lillian detected the secret disquiet which possessed him, and her curiosity was roused. It piqued her that this Helen felt no desire to meet her and chose to seclude herself, as if regardless of the interest and admiration she excited. "I will see her in spite of her refusal, for I only caught a glimpse in the Park. Something is wrong, and I'll discover it, for it evidently worries Paul, and perhaps I can help him."
As this purpose sprang up in the warm but willful heart of the girl, she regained her spirits and was her most charming self while the young man stayed. They talked of many things in a pleasant, confidential manner, though when Lillian recalled that hour, she was surprised to find how little Paul had really told them of his past life or future plans. It was agreed among them to say nothing of their former relations, except to old Bedford, who was discretion itself, but to appear to the world as new-made friends—thus avoiding unpleasant and unnecessary explanations which would only excite gossip. My lady asked him to dine, but he had business out of town and declined, taking his leave with a lingering look, which made Lillian steal away to study her face in the mirror and wonder if she looked her best, for in Paul's eyes she had read undisguised admiration.
Lady Trevlyn went to her room to rest, leaving the girl free to ride, drive, or amuse herself as she liked. As if fearing her courage would fail if she delayed, Lillian ordered the carriage, and, bidding Hester mount guard over her, she drove away to St. John's Wood.
"Now, Hester, don't lecture or be prim when I tell you that we are going on a frolic," she began, after getting the old woman into an amiable mood by every winning wile she could devise. "I think you'll like it, and if it's found out I'll take the blame. There is some mystery about Paul's cousin, and I'm going to find it out."
"Bless you, child, how?"
"She lives alone here, is seldom seen, and won't go anywhere or receive anyone. That's not natural in a pretty girl. Paul won't talk about her, and, though he's fond of her, he always looks grave and grim when I ask questions. That's provoking, and I won't hear it. Maud is engaged to Raleigh, you know; well, he confided to her that he and a friend had found out where Helen was, had gone to the next villa, which is empty, and under pretense of looking at it got a peep at the girl in her garden. I'm going to do the same."
"And what am I to do?" asked Hester, secretly relishing the prank, for she was dying with curiosity to behold Paul's cousin.
"You are to do the talking with the old woman, and give me a chance to look. Now say you will, and I'll behave myself like an angel in return."
Hester yielded, after a few discreet scruples, and when they reached Laburnum Lodge played her part so well that Lillian soon managed to stray away into one of the upper rooms which overlooked the neighboring garden. Helen was there, and with eager eyes the girl scrutinized her. She was very beautiful, in the classical style; as fair and finely molded as a statue, with magnificent dark hair and eyes, and possessed of that perfect grace which is as effective as beauty. She was alone, and when first seen was bending over a flower which she caressed and seemed to examine with great interest as she stood a long time motionless before it. Then she began to pace slowly around and around the little grass plot, her hands hanging loosely clasped before her, and her eyes fixed on vacancy as if absorbed in thought. But as the first effect of her beauty passed away, Lillian found something peculiar about her. It was not the somewhat foreign dress and ornaments she wore; it was in her face, her movements, and the tone of her voice, for as she walked she sang a low, monotonous song, as if unconsciously. Lillian watched her keenly, marking the aimless motions of the little hands, the apathy of the lovely face, and the mirthless accent of the voice; but most of all the vacant fixture of the great dark eyes. Around and around she went, with an elastic step and a mechanical regularity wearisome to witness.
What is the matter with her? thought Lillian anxiously, as this painful impression increased with every scrutiny of the unconscious girl. So abashed was she that Hester's call was unheard, and Hester was unseen as she came and stood beside her. Both looked a moment, and as they looked an old lady came from the house and led Helen in, still murmuring her monotonous song and moving her hands as if to catch and hold the sunshine.
"Poor dear, poor dear. No wonder Paul turns sad and won't talk of her, and that she don't see anyone," sighed Hester pitifully.
"What is it? I see, but don't understand," whispered Lillian.
"She's an innocent, deary, an idiot, though that's a hard word for a pretty creature like her."
"How terrible! Come away, Hester, and never breathe to anyone what we have seen." And with a shudder and sense of pain and pity lying heavy at her heart, she hurried away, feeling doubly guilty in the discovery of this affliction. The thought of it haunted her continually; the memory of the lonely girl gave her no peace; and a consciousness of deceit burdened her unspeakably, especially in Paul's presence. This lasted for a week, then Lillian resolved to confess, hoping that when he found she knew the truth he would let her share his cross and help to lighten it. Waiting her opportunity, she seized a moment when her mother was absent, and with her usual frankness spoke out impetuously.
"Paul, I've done wrong, and I can have no peace till I am pardoned. I have seen Helen."
"Where, when, and how?" he asked, looking disturbed and yet relieved.
She told him rapidly, and as she ended she looked up at him with her sweet face, so full of pity, shame, and grief it would have been impossible to deny her anything.
"Can you forgive me for discovering this affliction?"
"I think I could forgive you a far greater fault, Lillian," he answered, in a tone that said many things.
"But deceit is so mean, so dishonorable and contemptible, how can you so easily pardon it in me?" she asked, quite overcome by this forgiveness, granted without any reproach.
"Then you would find it hard to pardon such a thing in another?" he said, with the expression that always puzzled her.
"Yes, it would be hard; but in those I loved, I could forgive much for love's sake."
With a sudden gesture he took her hand saying, impulsively, "How little changed you are! Do you remember that last ride of ours nearly five years ago?"
"Yes, Paul," she answered, with averted eyes.
"And what we talked of?"
"A part of that childish gossip I remember well."
"Which part?"
"The pretty little romance you told me." And Lillian looked up now, longing to ask if Helen's childhood had been blighted like her youth.
Paul dropped her hand as if he, read her thoughts, and his own hand went involuntarily toward his breast, betraying that the locket still hung there.
"What did I say?" he asked, smiling at her sudden shyness.
"You vowed you'd win and wed your fair little lady-love if you lived."
"And so I will," he cried, with sudden fire in his eyes.
"What, marry her?"
"Aye, that I will."
"Oh Paul, will you tie yourself for life to a—" The word died on her lips, but a gesture of repugnance finished the speech.
"A what?" he demanded, excitedly.
"An innocent, one bereft of reason," stammered Lillian, entirely forgetting herself in her interest for him.
"Of whom do you speak?" asked Paul, looking utterly bewildered,
"Of poor Helen."
"Good heavens, who told you that base lie?" And his voice deepened with indignant pain.
"I saw her, you did not deny her affliction; Hester said so, and I believed it. Have I wronged her, Paul?"
"Yes, cruelly. She is blind, but no idiot, thank God."
There was such earnestness in his voice, such reproach in his words, and such ardor in his eye, that Lillian's pride gave way, and with a broken entreaty for pardon, she covered up her face, weeping the bitterest tears she ever shed. For in that moment, and the sharp pang it brought her, she felt how much she loved Paul and how hard it was to lose him. The childish affection had blossomed into a woman's passion, and in a few short weeks had passed through many phases of jealousy, hope, despair, and self-delusion. The joy she felt on seeing him again, the pride she took in him, the disgust Helen caused her, the relief she had not dared to own even to herself, when she fancied fate had put an insurmountable barrier between Paul and his cousin, the despair at finding it only a fancy, and the anguish of hearing him declare his unshaken purpose to marry his first love—all these conflicting emotions had led to this hard moment, and now self-control deserted her in her need. In spite of her efforts the passionate tears would have their way, though Paul soothed her with assurances of entire forgiveness, promises of Helen's friendship, and every gentle device he could imagine. She commanded herself at last by a strong effort, murmuring eagerly as she shrank from the hand that put back her fallen hair, and the face so full of tender sympathy bending over her:
"I am so grieved and ashamed at what I have said and done. I shall never dare to see Helen. Forgive me, and forget this folly. I'm sad and heavyhearted just now; it's the anniversary of Papa's death, and Mamma always suffers so much at such times that I get nervous."
"It is your birthday also. I remembered it, and ventured to bring a little token in return for the one you gave me long ago. This is a talisman, and tomorrow I will tell you the legend concerning it. Wear it for my sake, and God bless you, dear."
The last words were whispered hurriedly; Lillian saw the glitter of an antique ring, felt the touch of bearded lips on her hand, and Paul was gone.
But as he left the house he set his teeth, exclaiming low to himself, "Yes, tomorrow there shall be an end of this! We must risk everything and abide the consequences now. I'll have no more torment for any of us."
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
|
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:10 | Сообщение # 18 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Глава 7. Спрятанный ключ.
На следующий день Поль пришёл рано. Он смотрел перед собой странно сурово и выглядел лет на десять старше.
- Леди Тревлин дома? – обратился он к Бедфорду.
- Нет, сэр. Она и мисс Лилиан вчера уехали в Холл.
- Надеюсь, плохих новостей нет? – глаза его беспокойно сверкнули.
- Да вроде не слышал, сэр. Просто мисс Лилиан вдруг взбрело в голову вернуться, и уехала бы она одна, да только миледи вдруг тоже захотела уехать – сейчас, мол, ей лучше быть подальше отсюда.
- Они оставили для меня какое-нибудь письмо?
- Да, сэр. Войдите и спокойно прочитайте его. В доме сейчас беспорядок и суета, но в той комнате всё спокойно.
Бедфорд отвёл Поля в будуар Лилиан, передал ему послание и вышел. Миледи написала несколько летящих строк о том, что им обязательно нужно вернуться, что она сожалеет и надеется на встречу в следующем году, а в Холл ему приезжать не стоит, что Лилиан желает ему всего наилучшего и тысячу раз благодарит. О Елене в письме были только хвалебные слова, и ни намёка на её недуг. Прочитав письмо, Поль бросил его в камин, улыбнулся и сказал сам себе:
- Бедная миледи, она думает, что, убежав отсюда, она убежит и от опасности, а Лилиан хочет скрыть от меня свою печаль. Милая моя, я спешу тебя успокоить!
Он сидел за столом и осматривал комнату, в которой всё напоминало о Лилиан. На пюпитре открытого пианино стояли ноты песни, которую он любил; в рабочей корзине виднелась хорошо знакомая ткань с вышитым рисунком и маленький напёрсток; на столе вперемешку лежали разорванные записки, вырезанные картинки и приглашения на бал; на полу валялась светло-серая перчатка, а у камина – подвядшие цветы, которые Поль принёс позавчера. Он смотрел по сторонам и будто видел сказочный сон, который впрочем, вскоре прервался. Слуги запирали двери. Поль поднялся, но не отходил от стола, словно не решался без чего-то уйти.
- Нет, ради неё я не больше не взломаю ни одного замка и ничего не украду. Только… но это никому не повредит и ни о чём не скажет, - Поль подхватил с пола перчатку и покинул комнату.
Через час он вошёл к Елене.
- Время пришло. Ты готова?
- Я готова, - она встала и с гордым лицом беспомощно протянула к нему руку.
- Они вернулись в Холл, и нам нужно ехать за ними. Дольше ждать бесполезно, всё равно ничего не выйдет, и мы предъявим те доказательства, которые у нас есть. Хватит ли их, или понадобится главное – неизвестно. Я устал от секретов. Я хочу вновь стать самим собой и радоваться тому, чего добился – если только не потеряю этого навсегда.
- Поль, запомни, что бы ни получилось, мы всегда будем вместе, и вместе же разделим счастье и горе. Я обуза тебе, но я не могу без тебя жить. Весь мой мир – это ты. Не покидай меня!
Она ощупью подошла к нему и оперлась на его руку, словно ничто больше не могло её поддержать. Поль прижал кузину к себе, мягко покладил её по щеке и ласково произнёс:
- Mia cara (дорогая моя), сильно ли ты огорчишься, если в решающий миг я не сделаю то, что должен, и оставлю мир в неизвестности? Смелость подводит меня, и несмотря на все несчастья, я бы с огромной радостью не причинял им боли.
- Нет-нет, ты сделаешь! – воскликнула Елена почти жестоко. Горячая южная кровь залила её лицо румянцем. – Ты ждал так долго, трудился так много, страдал так сильно, и теперь отказываешься от награды? Ты дал слово – и должен его сдержать.
- Но ведь прощать и отвечать добром на зло – это так прекрасно и благородно. Давай забудем старые беды, и по-новому исправим старые ошибки. Мать и дочь так честны – жестоко перекладывать грехи мертвеца на их невинные души! Миледи и без нас сильно страдает, а Лилиан так юна и беспечна, что ей не выдержать такую весть. О Елена, милосердие святее правды!
Поль говорил так проникновенно, что Елена уже готова была уступить, но, услышав имя Лилиан, совершенно изменилась. В невидящих глазах загорелся мрачный огонь, она побледнела, и крепко держа Поля хрупкими руками, твёрдо ответила:
- Я не позволю тебе сдаться. Мы так же невинны, как они, мы страдали ещё сильнее. Мы больше заслужили счастья, ведь у нас нет непрощённых грехов. Давай, Поль, оставь глупое сострадание и будь мужчиной!
Казалось, что-то в её словах ранило Поля в самое сердце. Лицо его омрачилось, и, отстранив Елену, он сказал:
- Да будет так. У нас час на сборы.
***
Вечером того же дня леди Тревлин и Лилиан сидели в восьмиугольной гостиной Холла. Смеркалось. В комнату ещё не принесли свечей, но в камине пылал бодрящий огонь. Он заливал гостиную красным светом, превращал светлые волосы Лилиан в золото, и рисовал на бледных щеках леди Тревлин слабый румянец. Лилиан, подперев рукой подбородок, сидела в кресле перед камином, смотрела на огонь и думала… о чем? Миледи полулежала на кушетке вдали от огня и с тревогой смотрела на необычно грустное лицо дочери. Лилиан прерывисто вздохнула и растянулась в кресле. Миледи наконец прервала долгое молчание.
- Родная моя, ты о чём-то печалишься,?
- Да, - ответила Лилиан. – Немного.
- Что с тобой? Ты не заболела?
- Нет, мама. Просто, мне кажется, я слишком много веселилась. Теперь я с тобой согласна: я действительно слишком мала для света.
- Значит, ты стала такой бледной и грустной от усталости? И из-за усталости вернулась домой?
Лилиан не умела врать. Секунду помявшись, она медленно ответила:
- Не только, мама. Я печалюсь о другом. Но о чём, не спрашивай.
Миледи приподнялась на руках и, тревожно глядя на дочь, спросила с неожиданным волнением:
- Почему? Дитя моё, расскажи, о чём! Ты кого-нибудь видела? Может, были какие-то письма, напоминания о… чём-нибудь?
- Нет, мама, я так… О своём... о глупом, - Лилиан опустила глаза, стыдясь непокорных слов.
- Ах, всего лишь о любви? Спасибо, Господи! – миледи вновь упала на кушетку, как будто сбросила с плеч тяжкий груз. – Расскажи мне всё, милая. Редко кому можно доверять так, как матери.
- Ты очень добра. Может быть, ты и вправду облегчишь мою душу… но я всё равно стесняюсь.
Но потом, повинуясь внезапному порыву попросить ласки и совета, Лилиан добавила почти неслышно: - Я вернулась потому, что хотела сбежать от Поля.
- Сбежать от его любви, Лилиан? – миледи вдруг слабо улыбнулась.
- От его нелюбви, мама! – и несчастная девушка закрыла пылающее лицо руками, словно захотела спрятаться от чужих глаз после невольного признания в своих чувствах.
- Как же так, девочка моя? Я… не то, чтобы рада, что он не любит тебя, но мне больно смотреть, как ты из-за этого тоскуешь. Он тебе не пара, Лилиан. Запомни это, и забудь мимолётное увлечение, что началось в детстве.
- Он благородных кровей, сейчас так же богат, как я, и… намного лучше меня умом и сердцем, - проплакала Лилиан, не отнимая рук от лица. Сквозь её тонкие пальцы текли слёзы.
- Может быть, но с ним связана какая-то тайна, и мне он, несмотря ни на что, почему-то не нравится. Но, милая моя, неужели он тебя не любит? Мне казалось, что в его лице я прочитала обратное, и, когда ты попросила вернуться в Холл, я подумала, что ты знаешь о его любви, и желаешь спасти его от боли.
- Я хотела спастись сама. Мама, он любит Елену, и женится на ней, хоть она и слепая! Он сам сказал это так твёрдо, что теперь у меня нет сомнений, и я решила скрыть от него своё горе…
Леди Тревлин подошла к дочери, наклонила её голову к своей груди, и, гладя Лилиан по светлым волосам, тихо заговорила:
- Доченька моя, слишком рано ты узнала взрослые трудности, и я сейчас расплачиваюсь за то, что вняла твоим мольбам и позволила тебе взглянуть, как живёт свет. Прошлого уже не вернуть, ты выбрала свой крест, тебе и нести его, милая. И вот что – призови на помощь свою гордость, и победи в себе эту бесплодную любовь. Она недолго будет сильна – ведь ты так мало знаешь теперешнего Поля. Пойми, у тебя впереди вся жизнь, в которой так много неизведанного, ты ещё найдёшь себе юношу - лучше, смелее, достойнее.
- Не бойся, мама. Я не опозорю этой слабостью не тебя, не себя. Я очень люблю Поля, но я смогу победить. Подожди немного, и ты увидишь: я опять стану такой, как была.
Лилиан гордо подняла голову, чем окончательно успокоила мать, и, поцеловав миледи, пошла к себе бороться с любовью. Леди Тревлин, оставшись одна, глубоко вздохнула, благодарно сложила руки и с облегчением прошептала:
- Всего лишь любовь! Я боялась, что случилось ещё что-то ужасное. Семнадцать лет молчания, семнадцать лет тайного страха и чувства вины! – она ходила по комнате, сжав руки, с невыразимой болью в глазах. – О, Ричард, Ричард! Много лет назад я простила тебя и годами страдания искупила свой невольный грех! Но совершила я его только ради неё, и ради неё до сих пор молчу. Бог свидетель, для себя я не прошу ничего – лишь покоя и забвения!
***
Через полчаса Поль стоял у дверей Тревлин-Холла. Они были открыты, и залы пустовали – всё говорило о том, что сюда приехали неожиданно. Поль незаметно вошёл и поднялся в комнату миледи. Огонь в камине горел слабо, рядом с кроватью никого не было. Миледи спала, словно убаюканная воем ветра на улице и царящей в доме тишиной. Поль посмотрел на круги под глазами леди Тревлин, на рано поседевшие волосы, на губы, что-то шепчущие во сне, - и лицо его смягчилось от жалости.
- Как бы я хотел молчать… - вздохнул он и наклонился, чтобы голосом разбудить миледи. Но не издал ни звука, потому что она вдруг схватилась за цепочку на шее, как будто боролась с невидимым врагом, и наконец победила, и опять, тонкими руками взявшись за золотой медальон, что-то зашептала. Поль наклонился ещё ниже и, застыв на месте, слушал, пока миледи не замолчала и, глубоко вздохнув, не заснула спокойным сном. Потом Поль быстро огляделся, осторожно открыл медальон, вытащил оттуда серебряный ключ, положил на его место ключ от стоящего рядом пианино, и покинул дом так же неслышно, как вошёл.
***
Этой ночью, в самый тёмный предрассветный час, кто-то прокрался через мрачный Парк в самый дальний его угол. Здесь стояла усыпальница Тревлинов, и перед ней незнакомец остановился. В руке его появился тусклый огонёк, заскрежетали щеколды, скрипнули ржавые дверные петли, а потом и огонёк, и незнакомец исчезли.
Он стоял в склепе, заполнненном тяжёлым спёртым воздухом, бледные лампы освещали старинные гробы в стенных нишах, и всё напоминало о слабости и смерти. Человек надвинул на глаза шляпу, плотнее завязал шарфом лицо и внимательно осмотрел склеп. Бездонную тишину нарушало только биение сердца. Рядом с дверью стоял гроб, обитый чёрным бархатом, украшенный поблекшим серебром. Род Тревлинов всегда был силён, и покойник, лежащий здесь, вероятно, отличался знатностью, потому что современный гроб был такой же массивный, как огромные дубовые ложа далёких предков. Человек поднял лампу, стёр пыль с плиты в форме щита, прочитал надпись РИЧАРД ТРЕВЛИН и дату смерти, видимо, оставшись довольным, вставил ключ в замок, приоткрыл крышку и, повернув голову в сторону, чтобы не видеть истлевшее тело, положил руку на грудь мертвеца, и вынул из складок савана пожелтевший лист бумаги. Человек удовлетворённо взглянул на лист, запер гроб, снова закрыл дверь на щеколду, потушил огонёк и, как привидение, исчез во мраке октябрьской ночи.
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
|
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:11 | Сообщение # 19 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Chapter VII
THE SECRET KEY
"Is Lady Trevlyn at home, Bedford?" asked Paul, as he presented himself at an early hour next day, wearing the keen, stern expression which made him look ten years older than he was.
"No, sir, my lady and Miss Lillian went down to the Hall last night."
"No ill news, I hope?" And the young man's eye kindled as if he felt a crisis at hand.
"Not that I heard, sir. Miss Lillian took one of her sudden whims and would have gone alone, if my lady hadn't given in much against her will, this being a time when she is better away from the place."
"Did they leave no message for me?"
"Yes, sir. Will you step in and read the note at your ease. We are in sad confusion, but this room is in order."
Leading the way to Lillian's boudoir, the man presented the note and retired. A few hasty lines from my lady, regretting the necessity of this abrupt departure, yet giving no reason for it, hoping they might meet next season, but making no allusion to seeing him at the Hall, desiring Lillian's thanks and regards, but closing with no hint of Helen, except compliments. Paul smiled as he threw it into the fire, saying to himself, "Poor lady, she thinks she has escaped the danger by flying, and Lillian tries to hide her trouble from me. Tender little heart! I'll comfort it without delay."
He sat looking about the dainty room still full of tokens of her presence. The piano stood open with a song he liked upon the rack; a bit of embroidery, whose progress he had often watched, lay in her basket with the little thimble near it; there was a strew of papers on the writing table, torn notes, scraps of drawing, and ball cards; a pearl-colored glove lay on the floor; and in the grate the faded flowers he had brought two days before. As his eye roved to and fro, he seemed to enjoy some happy dream, broken too soon by the sound of servants shutting up the house. He arose but lingered near the table, as if longing to search for some forgotten hint of himself.
"No, there has been enough lock picking and stealthy work; I'll do no more for her sake. This theft will harm no one and tell no tales." And snatching up the glove, Paul departed.
"Helen, the time has come. Are you ready?" he asked, entering her room an hour later.
"I am ready." And rising, she stretched her hand to him with a proud expression, contrasting painfully with her helpless gesture.
"They have gone to the Hall, and we must follow. It is useless to wait longer; we gain nothing by it, and the claim must stand on such proof as we have, or fall for want of that one link. I am tired of disguise. I want to be myself and enjoy what I have won, unless I lose it all."
"Paul, whatever happens, remember we cling together and share good or evil fortune as we always have done. I am a burden, but I cannot live without you, for you are my world. Do not desert me."
She groped her way to him and clung to his strong arm as if it was her only stay. Paul drew her close, saying wistfully, as he caressed the beautiful sightless face leaning on his shoulder, "Mia cara, would it break your heart, if at the last hour I gave up all and let the word remain unspoken? My courage fails me, and in spite of the hard past I would gladly leave them in peace."
"No, no, you shall not give it up!" cried Helen almost fiercely, while the slumbering fire of her southern nature flashed into her face. "You have waited so long, worked so hard, suffered so much, you must not lose your reward. You promised, and you must keep the promise."
"But it is so beautiful, so noble to forgive, and return a blessing for a curse. Let us bury the old feud, and right the old wrong in a new way. Those two are so blameless, it is cruel to visit the sins of the dead on their innocent heads. My lady has suffered enough already, and Lillian is so young, so happy, so unfit to meet a storm like this. Oh, Helen, mercy is more divine than justice."
Something moved Paul deeply, and Helen seemed about to yield, when the name of Lillian wrought a subtle change in her. The color died out of her face, her black eyes burned with a gloomy fire, and her voice was relentless as she answered, while her frail hands held him fast, "I will not let you give it up. We are as innocent as they; we have suffered more; and we deserve our rights, for we have no sin to expiate. Go on, Paul, and forget the sentimental folly that unmans you."
Something in her words seemed to sting or wound him. His face darkened, and he put her away, saying briefly, "Let it be so then. In an hour we must go."
On the evening of the same day, Lady Trevlyn and her daughter sat together in the octagon room at the Hall. Twilight was falling and candles were not yet brought, but a cheery fire blazed in the wide chimney, filling the apartment with a ruddy glow, turning Lillian's bright hair to gold and lending a tinge of color to my lady's pallid cheeks. The girl sat on a low lounging chair before the fire, her head on her hand, her eyes on the red embers, her thoughts—where? My lady lay on her couch, a little in the shadow, regarding her daughter with an anxious air, for over the young face a somber change had passed which filled her with disquiet.
"You are out of spirits, love," she said at last, breaking the long silence, as Lillian gave an unconscious sigh and leaned wearily into the depths of her chair.
"Yes, Mamma, a little."
"What is it? Are you ill?"
"No, Mamma; I think London gaiety is rather too much for me. I'm too young for it, as you often say, and I've found it out."
"Then it is only weariness that makes you so pale and grave, and so bent on coming back here?"
Lillian was the soul of truth, and with a moment's hesitation answered slowly, "Not that alone, Mamma. I'm worried about other things. Don't ask me what, please."
"But I must ask. Tell me, child, what things? Have you seen any one? Had letters, or been annoyed in any way about—anything?"
My lady spoke with sudden energy and rose on her arm, eyeing the girl with unmistakable suspicion and excitement.
"No, Mamma, it's only a foolish trouble of my own," answered Lillian, with a glance of surprise and a shamefaced look as the words reluctantly left her lips.
"Ah, a love trouble, nothing more? Thank God for that!" And my lady sank back as if a load was off her mind. "Tell me all, my darling; there is no confidante like a mother."
"You are very kind, and perhaps you can cure my folly if I tell it, and yet I am ashamed," murmured the girl. Then yielding to an irresistible impulse to ask help and sympathy, she added, in an almost inaudible tone, "I came away to escape from Paul."
"Because he loves you, Lillian?" asked my lady, with a frown and a half smile.
"Because he does not love me, Mamma." And the poor girl hid her burning cheeks in her hands, as if overwhelmed with maidenly shame at the implied confession of her own affection.
"My child, how is this? I cannot but be glad that he does not love you; yet it fills me with grief to see that this pains you. He is not a mate for you, Lillian. Remember this, and forget the transient regard that has sprung up from that early intimacy of yours."
"He is wellborn, and now my equal in fortune, and oh, so much my superior in all gifts of mind and heart," sighed the girl, still with hidden face, for tears were dropping through her slender fingers.
"It may be, but there is a mystery about him; and I have a vague dislike to him in spite of all that has passed. But, darling, are you sure he does not care for you? I fancied I read a different story in his face, and when you begged to leave town so suddenly, I believed that you had seen this also, and kindly wished to spare him any pain."
"It was to spare myself. Oh, Mamma, he loves Helen, and will marry her although she is blind. He told me this, with a look I could not doubt, and so I came away to hide my sorrow," sobbed poor Lillian in despair.
Lady Trevlyn went to her and, laying the bright head on her motherly bosom, said soothingly as she caressed it, "My little girl, it is too soon for you to know these troubles, and I am punished for yielding to your entreaties for a peep at the gay world. It is now too late to spare you this; you have had your wish and must pay its price, dear. But, Lillian, call pride to aid you, and conquer this fruitless love. It cannot be very deep as yet, for you have known Paul, the man, too short a time to be hopelessly enamored. Remember, there are others, better, braver, more worthy of you; that life is long, and full of pleasure yet untried."
"Have no fears for me, Mamma. I'll not disgrace you or myself by any sentimental folly. I do love Paul, but I can conquer it, and I will. Give me a little time, and you shall see me quite myself again."
Lillian lifted her head with an air of proud resolve that satisfied her mother, and with a grateful kiss stole away to ease her full heart alone. As she disappeared Lady Trevlyn drew a long breath and, clasping her hands with a gesture of thanksgiving, murmured to herself in an accent of relief, "Only a love sorrow! I feared it was some new terror like the old one. Seventeen years of silence, seventeen years of secret dread and remorse for me," she said, pacing the room with tightly locked hands and eyes full of unspeakable anguish. "Oh, Richard, Richard! I forgave you long ago, and surely I have expiated my innocent offense by these years of suffering! For her sake I did it, and for her sake I still keep dumb. God knows I ask nothing for myself but rest and oblivion by your side."
Half an hour later, Paul stood at the hall door. It was ajar, for the family had returned unexpectedly, as was evident from the open doors and empty halls. Entering unseen, he ascended to the room my lady usually occupied. The fire burned low, Lillian's chair was empty, and my lady lay asleep, as if lulled by the sighing winds without and the deep silence that reigned within. Paul stood regarding her with a great pity softening his face as he marked the sunken eyes, pallid cheeks, locks too early gray, and restless lips muttering in dreams.
"I wish I could spare her this," he sighed, stooping to wake her with a word. But he did not speak, for, suddenly clutching the chain about her neck, she seemed to struggle with some invisible foe and beat it off, muttering audibly as she clenched her thin hands on the golden case. Paul leaned and listened as if the first word had turned him to stone, till the paroxysm had passed, and with a heavy sigh my lady sank into a calmer sleep. Then, with a quick glance over his shoulder, Paul skillfully opened the locket, drew out the silver key, replaced it with one from the piano close by, and stole from the house noiselessly as he had entered it.
That night, in the darkest hour before the dawn, a figure went gliding through the shadowy Park to its most solitary corner. Here stood the tomb of the Trevlyns, and here the figure paused. A dull spark of light woke in its hand, there was a clank of bars, the creak of rusty hinges, then light and figure both seemed swallowed up.
Standing in the tomb where the air was close and heavy, the pale glimmer of the lantern showed piles of moldering coffins in the niches, and everywhere lay tokens of decay and death. The man drew his hat lower over his eyes, pulled the muffler closer about his mouth, and surveyed the spot with an undaunted aspect, though the beating of his heart was heard in the deep silence. Nearest the door stood a long casket covered with black velvet and richly decorated with silver ornaments, tarnished now. The Trevlyns had been a stalwart race, and the last sleeper brought there had evidently been of goodly stature, for the modern coffin was as ponderous as the great oaken beds where lay the bones of generations. Lifting the lantern, the intruder brushed the dust from the shield-shaped plate, read the name RICHARD TREVLYN and a date, and, as if satisfied, placed a key in the lock, half-raised the lid, and, averting his head that he might not see the ruin seventeen long years had made, he laid his hand on the dead breast and from the folded shroud drew a mildewed paper. One glance sufficed, the casket was relocked, the door rebarred, the light extinguished, and the man vanished like a ghost in the darkness of the wild October night.
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
|
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:12 | Сообщение # 20 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Глава 8. Кто же?
- Миледи, к вам джентльмен.
Леди Тревлин взяла с серебряного подноса карточку и прочитала «Поль Талбот», а внизу, под именем, выведенные карандашом слова: «Молю принять меня». Лилиан, стоя за матерью, тоже увидела последнюю строчку. Мать и дочь переглянулись, и столько было в лице Лилиан надежды, любви и стремления, что леди Тревлин не сумела отказать.
- Я приму его, - сказала она.
- Мама, какая ты хорошая! – в смущении воскликнула девушка и прерывисто продолжала: - Здесь обо мне ни слова. Значит, меня он видеть пока не хочет. Я спрячусь в оконной нише, и когда мы узнаем, зачем он пришёл, я либо появлюсь, либо убегу.
Сейчас мать и дочь сидели в библиотеке. У Лилиан не было дурных воспоминаний, связанных с этим местом, ей здесь нравилось, и поэтому миледи, переборов себя, тоже часто проводила здесь время. Девушка шмыгнула в нишу высокого окна и закрылась тяжелой занавеской. И вовремя – в тот же миг послышались шаги Поля.
По-женски умело пряча волнение, миледи поднялась и протянула руку. Поль поклонился, не прикоснувшись к руке, и произнёс полным мрачного уважения голосом, в котором слышалось сильное чувство:
- Извините, леди Тревлин. Выслушайте меня, и если после этого вы подадите мне руку, я приму её с огромной благодарностью.
Миледи посмотрела на Поля и увидела, что он очень бледен, что глаза его возбуждённо блестят, и держится он, как будто заранее подготовился к выполнению сложного, но очень интересного задания. На взгляд миледи, такое волнение было обычным для влюблённого юноши, который сейчас скажет пламенную речь. Она снова села, улыбнулась и спокойно ответила:
- Хорошо, я выслушаю всё. Говорите, Поль, и помните – я ваш старый друг.
Поль опёрся на спинку стула, вытер пот со лба и посмотрел на миледи так жалостливо, что сердце её упало от непонятного страха. Потом произнёс тихим голосом, в котором смешались решительность и сожаление:
- Хотел бы я об этом не помнить… Тогда мне было бы намного легче…
Потом выпрямился и заговорил громче:
- Я хочу рассказать вам длинную историю, а ещё – попросить прощения за всё, что я сделал против вас, когда был мальчишкой. Меня вело обманчивое чувство долга. Теперь я с ужасом понимаю, что ошибся.
- Дальше… - непонятный страх усилился. Миледи напряглась, как будто готовилась к какому-то потрясению. Она забыла о Лилиан, забыла обо всём, кроме странного взгляда юноши, и, не шевелясь, слушала его слова. Поль, стоя спокойно и прямо, быстро говорил, и в глазах его смешивались строгость, сострадание и вина:
- Двадцать лет назад один английский джентльмен встретил в итальянском городе друга, который женился на прелестной девушке. У неё была сестра – такая же красавица, как и она сама, и молодой англичанин, хотя и приезжал ненадолго, влюбился и женился на ней, правда, тайно, иначе отец лишил бы его наследства. Прошло несколько месяцев, и отец его умер. Джентльмен отбыл в Англию, чтобы вступить в права наследства. Он уехал один и пообещал, как только всё устроится, взять жену к себе. В Англии он никому не рассказывал о свадьбе, потому что надеялся удивить друзей внезапно возникшей красавицей-супругой. Но вскоре он получил письмо от старого итальянского священника. В нём говорилось, что по городу пронеслась холера. Она захватила с собой половину жителей, в том числе его жену и друга. Страшная весть сокрушила англичанина, а когда он выздоровел, то спрятал свою печаль, закрылся у себя дома и постарался всё забыть. Случайно он встретил ещё одну красивую девушку и женился во второй раз. Не прошло и года, как появился вроде бы умерший друг, и сообщил, что первая жена джентльмена до сих пор жива, и родила ребёнка. В панике, царившей в дни холеры, священник перепутал сестёр. На самом деле умерла старшая.
- Да, да, знаю, дальше, дальше! – вскрикнула миледи. Она побледнела и не отводила глаз от рассказчика.
- Друг вместе с выжившей сестрой бежал из больного города, но встретили они только несчастье. Они долго ждали писем, писали их сами, но ответа не было, а ехать в Англию им мешали бедность и нездоровье. Родился ребёнок, и друг по просьбе жены, да и по своему желанию, приехал сюда, узнал, что сэр Ричард женился вновь и в глубокой печали отправился к нему. Можно представить, как ему было тяжело и страшно. В разговоре в библиотеке друг пообещал ждать ответа сэра Ричарда и хранить секрет, пока не случится облегчения. Дав слово, он вернулся, чтобы хранить покинутую жену. Сэр Ричард написал миледи письмо с правдой. Он хотел покончить с собой – только так он мог спастись от ужасной ситуации с двумя женщинами, равно любимыми, равно ставшими невинными жертвами. Револьвер лежал наготове, но сэр Ричард умер прежде, и так избежал греха.
Поль остановился перевести дух, но леди Тревлин кивком велела ему продолжать. Она сидела всё так же прямо, как статуя рядом с ней.
- Друг умер сразу, как только приехал домой и обо всём рассказал. Известие убило жену сэра Ричарда. Перед смертью она попросила старого священника, чтобы её ребёнку достались имя и титул отца. Он обещал, но был очень беден, да и ребёнок был болен – и священник ждал. Прошли годы, ребёнок вырос и начал спрашивать о своих родителях. Из доказательств свадьбы остались только кольцо, несколько написанных слов и имя. Священник был немолод, небогат и одинок, и не мог помочь ничем. Но я был силён и полон надежды, и, обычный мальчишка, решил сам выполнить обещание. Я прибыл в Англию и разными путями (среди которых, признаюсь, были слепки с ключей и притворная ходьба во сне) добыл много доказательств, но ни одно бы не принял суд. Только вы знали, где лежит признание сэра Ричарда. Я обыскал все щели Тревлин-Холла, но тщетно, уже отчаялся… и тут пришла весть о смерти отца Космо. Мне пришлось вернуться в Италию и заботиться о Елене. Старик записал всё, что знал, и нашёл свидетелей, но четыре года я молчал, четыре года не предъявлял прав ни на титул, ни на собственность.
- Почему? – слабо выдохнула миледи с внезапной надеждой.
- Из благодарности, - голос Поля впервые сорвался. – Вы не знали меня, но всё же взяли к себе. Я всегда помнил, как много добра вы сделали одинокому мальчишке. Даже когда я играл свою роль, мне было страшно стыдно, а в Италии чувства совсем подвели меня. Но Елена не давала мне покоя: ради меня самого она умоляла сдержать слово, данное несчастной матери, и грозилась рассказать обо всём сама. Получив деньги Талбота, я больше ничем не мог оправдать молчание и вновь прибыл в Англию, чтобы выполнить, наконец,труднейшее задание в жизни. Я боялся, что обращение к суду повлечёт за собой много вопросов и решил сперва обратиться к вам. Но удача повернулась ко мне лицом– я нашёл последнее доказательство.
- Нашли?! Где?! – вскочила леди Тревлин.
- Там, где вы его спрятали, не смея хранить, но боясь сжечь – в гробу сэра Ричарда.
- Кто предал меня? – миледи быстро оглядела комнату, словно в страхе искала невидимого врага.
- Вы сами, леди Тревлин. Вчера я пришёл к вам рассказать эту историю. Вы спали и в каком-то беспокойном сне шептали о бумаге, что хранится у автора, и о некой драгоценности, ключ от которой был с вами день и ночь. Так я узнал правду. Вспомнив рассказ Эстер, я взял у вас, беспомощной, ключ, нашёл на стылой груди сэра Ричарда письмо, и теперь требую, чтобы и вы признались в своей вине.
- Хорошо! Я сдаюсь, я признаю всё – пожалейте лишь мою дочь!
Леди Тревлин упала на колени с мольбой в глазах. Сердце матери, несмотря на сломанную гордость и потерю состояния, всё же не отреклось от своего кумира.
- Кто пожалеет её, как не я? Видит Бог, я так хотел спасти её от этого удара! Но Елена молчать бы не стала, и мне пришлось закончить то, что я начал. Скажите об этом Лилиан, и пусть она меня простит, - нежно ответил он.
Занавеска раздвинулась, и дрожащая от волнения Лилиан бросилась в его объятия. Она сознавала только одно – и кричала в восторге:
- Брат мой! Брат! Теперь я могу любить тебя!
Поль прижал её к себе и на мгновение забыл всё, кроме радости от этого мгновения. Мягко касаясь его щеки, девушка сквозь слёзы счастья подняла голову и зашептала:
- Теперь я знаю, почему так любила тебя. Теперь спокойно женись на Елене. О Поль, ты всё же мой, а больше мне ничего и не надо.
- Лилиан, я не брат тебе.
- Но кто же ты тогда? – воскликнула она, вырываясь из его объятий.
- Я – жених твой, милая!
- А кто тогда получит Тревлин-Холл, - спросила миледи, вставая, когда Лилиан повернулась к ней.
- Я.
Елена стояла на пороге с мрачным, гордым лицом.
- Поль, ты всё рассказал не так, - резко продолжала она. – Ты забыл меня, забыл мой недуг, моё одиночество, мои страдания, забыл естественное желание дочери спасти материнскую честь и получить имя отца. Я – старшая дочь сэра Ричарда. Я могу доказать своё рождение и требую признать меня, о чём и просил он в своём письме.
Она замолчала, но никто не ответил. Тогда она заговорила снова, слегка дрожащим голосом: - Поль сдержал слово, и я его награжу. Я хочу лишь имя отца. Титул и состояние – ничто для такой, как я. Требуя их для себя, я знала, что отдам их тебе, Поль, мой самый лучший и самый настоящий друг!
- Я не приму их, - ответил он почти грубо. – Я сдержал слово, и теперь свободен. Ты хотела именно этого, хотя я предлагал что угодно за твоё молчание. Они твои по праву – вот и бери их себе, и радуйся, если сможешь. А мне за такую победу не нужно награды.
Он отвернулся с таким лицом, один вид которого ударил бы её в самое сердце – но видеть она не могла. Она лишь почувствовала и, казалось, выпустила на волю спрятанный гнев – сжав руки на груди в глубоком страдании, она воскликнула с силой:
- Хорошо, возьму, ведь теперь мне суждено потерять всё остальное. Я устала жалеть. Власть сладка – и я буду править. Уходи, Поль, и будь счастлив, если сможешь, с безродной женой, и пусть сострадание и злорадство света сломят твою гордость!
- Лилиан, куда мы пойдём? Мы лишились дома – кто теперь примет нас?! – отчаянно воскликнула леди Тревлин. Она совсем сломалась от мыслей, что её любимой и невинной дочери судьба сулит позор и горе.
- Я, - и лицо Поля засияло от любви и благодарности. – Миледи, когда я был бездомным, вы дали мне кров, теперь позвольте заплатить вам долг. Лилиан, я люблю тебя с детства, я носил твой портрет на груди и поклялся, что женюсь на тебе, если только не погибну. Раньше я не смел сказать тебе, но теперь, когда другие сердца, быть может, от тебя отвернутся, моё сердце будет всегда открыто. Пойдёмте. Я возьму вас под свою защиту, и тем искуплю то, что случилось с вами по моей вине.
Невозможно было устоять против его умоляющих слов, и мягкого голоса, когда он предложил двум несчастным, но невинным жертвам хранить их своей силой и любовью. Они согласились сразу, сознавая, что ещё остался у них преданный друг, которого ни могут остановить никакие преграды.
В комнате воцарилась тишина, говорящая многое. Её прерывал только плач, благодарный шёпот и беззвучные клятвы глаз, рук и нежных губ. Но когда Лилиан, разом забыв про горе, сбросив его, как цветок сбрасывает капли дождя, подняла голову, чтобы поблагодарить Поля улыбкой и счастливыми слезами, она вдруг заметила Елену. Та по-прежнему одиноко стояла на пороге, никто не замечал её, в новых стенах она не знала, куда идти. Она закрыла лицо руками, словно могла и не хотела видеть чужую радость. Рядом с ней лежало пожелтевшее письмо, дающее ей бесполезный титул – но не любовь. Если бы Лилиан знала, как сильно борются в этом юном сердце страсть и гордость, доброта и зависть, она бы и тогда не сказала так жалостливо, сердечно и ласково:
- Бедная! Мы не оставим её, ведь со всей своей властью она беднее нас. Мы родились от одного отца и потому должны любить друг друга, что бы ни случилось. Елена, станешь ли ты мне сестрой?
- Пока нет. Я ещё не заслужила.
И, как будто нежный голос Лилиан зажёг огонь благородства в её сердце, Елена совершенно изменилась в лице. Она с улыбкой разорвала письмо на кусочки и, пока светлые клочки летели из её рук вниз, радостно, порывисто произнесла:
- Я тоже могу быть доброй. Я тоже могу прощать. Забудем о том, что было. Смотрите! Я не требую ничего, я рву доказательство, я обещаю молчать и называться лишь кузиной Поля. Да, вы счастливы, ведь вы любите друг друга! – вдруг разрыдалась она. – Пожалейте, простите меня и возьмите к себе, ведь я одна и в темноте!
На это можно было ответить лишь одно, и конечно, они ответили, и приветствовали Елену словами, полными честных слов и взаимных жертв.
Все они, действительно, жили счастливо, ведь никто не знал, что связало их меж собой так крепко, никому не довелось понять, как сбылось древнее пророчество, и ни одна душа так и не догадалась, какую трагедию жизни и смерти открывал серебряный ключ.
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
|
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:12 | Сообщение # 21 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Chapter VIII
WHICH?
"A Gentleman, my lady."
Taking a card from the silver salver on which the servant offered it, Lady Trevlyn read, "Paul Talbot," and below the name these penciled words, "I beseech you to see me." Lillian stood beside her and saw the line. Their eyes met, and in the girl's face was such a sudden glow of hope, and love, and longing, that the mother could not doubt or disappoint her wish.
"I will see him," she said.
"Oh, Mamma, how kind you are!" cried the girl with a passionate embrace, adding breathlessly, "He did not ask for me. I cannot see him yet. I'll hide in the alcove, and can appear or run away as I like when we know why he comes."
They were in the library, for, knowing Lillian's fondness for the room which held no dark memories for her, my lady conquered her dislike and often sat there. As she spoke, the girl glided into the deep recess of a bay window and drew the heavy curtains just as Paul's step sounded at the door.
Hiding her agitation with a woman's skill, my lady rose with outstretched hand to welcome him. He bowed but did not take the hand, saying, in a voice of grave respect in which was audible an undertone of strong emotion, "Pardon me, Lady Trevlyn. Hear what I have to say; and then if you offer me your hand, I shall gratefully receive it."
She glanced at him, and saw that he was very pale, that his eye glittered with suppressed excitement, and his whole manner was that of a man who had nerved himself up to the performance of a difficult but intensely interesting task. Fancying these signs of agitation only natural in a young lover coming to woo, my lady smiled, reseated herself, and calmly answered, "I will listen patiently. Speak freely, Paul, and remember I am an old friend."
"I wish I could forget it. Then my task would be easier," he murmured in a voice of mingled regret and resolution, as he leaned on a tall chair opposite and wiped his damp forehead, with a look of such deep compassion that her heart sank with a nameless fear.
"I must tell you a long story, and ask your forgiveness for the offenses I committed against you when a boy. A mistaken sense of duty guided me, and I obeyed it blindly. Now I see my error and regret it," he said earnestly.
"Go on," replied my lady, while the vague dread grew stronger, and she braced her nerves as for some approaching shock. She forgot Lillian, forgot everything but the strange aspect of the man before her, and the words to which she listened like a statue. Still standing pale and steady, Paul spoke rapidly, while his eyes were full of mingled sternness, pity, and remorse.
"Twenty years ago, an English gentleman met a friend in a little Italian town, where he had married a beautiful wife. The wife had a sister as lovely as herself, and the young man, during that brief stay, loved and married her—in a very private manner, lest his father should disinherit him. A few months passed, and the Englishman was called home to take possession of his title and estates, the father being dead. He went alone, promising to send for the wife when all was ready. He told no one of his marriage, meaning to surprise his English friends by producing the lovely woman unexpectedly. He had been in England but a short time when he received a letter from the old priest of the Italian town, saying the cholera had swept through it, carrying off half its inhabitants, his wife and friend among others. This blow prostrated the young man, and when he recovered he hid his grief, shut himself up in his country house, and tried to forget. Accident threw in his way another lovely woman, and he married again. Before the first year was out, the friend whom he supposed was dead appeared, and told him that his wife still lived, and had borne him a child. In the terror and confusion of the plague, the priest had mistaken one sister for the other, as the elder did die."
"Yes, yes, I know; go on!" gasped my lady, with white lips, and eyes that never left the narrator's face.
"This friend had met with misfortune after flying from the doomed village with the surviving sister. They had waited long for letters, had written, and, when no answer came, had been delayed by illness and poverty from reaching England. At this time the child was born, and the friend, urged by the wife and his own interest, came here, learned that Sir Richard was married, and hurried to him in much distress. We can imagine the grief and horror of the unhappy man. In that interview the friend promised to leave all to Sir Richard, to preserve the secret till some means of relief could be found; and with this promise he returned, to guard and comfort the forsaken wife. Sir Richard wrote the truth to Lady Trevlyn, meaning to kill himself, as the only way of escape from the terrible situation between two women, both so beloved, both so innocently wronged. The pistol lay ready, but death came without its aid, and Sir Richard was spared the sin of suicide."
Paul paused for breath, but Lady Trevlyn motioned him to go on, still sitting rigid and white as the marble image near her.
"The friend only lived to reach home and tell the story. It killed the wife, and she died, imploring the old priest to see her child righted and its father's name secured to it. He promised; but he was poor, the child was a frail baby, and he waited. Years passed, and when the child was old enough to ask for its parents and demand its due, the proofs of the marriage were lost, and nothing remained but a ring, a bit of writing, and the name. The priest was very old, had neither friends, money, nor proofs to help him; but I was strong and hopeful, and though a mere boy I resolved to do the work. I made my way to England, to Trevlyn Hall, and by various stratagems (among which, I am ashamed to say, were false keys and feigned sleepwalking) I collected many proofs, but nothing which would satisfy a court, for no one but you knew where Sir Richard's confession was. I searched every nook and corner of the Hall, but in vain, and began to despair, when news of the death of Father Cosmo recalled me to Italy; for Helen was left to my care then. The old man had faithfully recorded the facts and left witnesses to prove the truth of his story; but for four years I never used it, never made any effort to secure the title or estates."
"Why not?" breathed my lady in a faint whisper, as hope suddenly revived.
"Because I was grateful," and for the first time Paul's voice faltered. "I was a stranger, and you took me in. I never could forget that, nor tie many kindnesses bestowed upon the friendless boy. This afflicted me, even while I was acting a false part, and when I was away my heart failed me. But Helen gave me no peace; for my sake, she urged me to keep the vow made to that poor mother, and threatened to tell the story herself. Talbot's benefaction left me no excuse for delaying longer, and I came to finish the hardest task I can ever undertake. I feared that a long dispute would follow any appeal to law, and meant to appeal first to you, but fate befriended me, and the last proof was found."
"Found! Where?" cried Lady Trevlyn, springing up aghast.
"In Sir Richard's coffin, where you hid it, not daring to destroy, yet fearing to keep it."
"Who has betrayed me?" And her eye glanced wildly about the room, as if she feared to see some spectral accuser.
"Your own lips, my lady. Last night I came to speak of this. You lay asleep, and in some troubled dream spoke of the paper, safe in its writer's keeping, and your strange treasure here, the key of which you guarded day and night. I divined the truth. Remembering Hester's stories, I took the key from your helpless hand, found the paper on Sir Richard's dead breast, and now demand that you confess your part in this tragedy."
"I do, I do! I confess, I yield, I relinquish everything, and ask pity only for my child."
Lady Trevlyn fell upon her knees before him, with a submissive gesture, but imploring eyes, for, amid the wreck of womanly pride and worldly fortune, the mother's heart still clung to its idol.
"Who should pity her, if not I? God knows I would have spared her this blow if I could; but Helen would not keep silent, and I was driven to finish what I had begun. Tell Lillian this, and do not let her hate me."
As Paul spoke, tenderly, eagerly, the curtain parted, and Lillian appeared, trembling with the excitement of that interview, but conscious of only one emotion as she threw herself into his arms, crying in a tone of passionate delight, "Brother! Brother! Now I may love you!"
Paul held her close, and for a moment forgot everything but the joy of that moment. Lillian spoke first, looking up through tears of tenderness, her little hand laid caressingly against his cheek, as she whispered with sudden bloom in her own, "Now I know why I loved you so well, and now I can see you marry Helen without breaking my heart. Oh, Paul, you are still mine, and I care for nothing else."
"But, Lillian, I am not your brother."
"Then, in heaven's name, who are you?" she cried, tearing herself from his arms.
"Your lover, dear!"
"Who, then, is the heir?" demanded Lady Trevlyn, springing up, as Lillian turned to seek shelter with her mother.
"I am."
Helen spoke, and Helen stood on the threshold of the door, with a hard, haughty look upon her beautiful face.
"You told your story badly, Paul," she said, in a bitter tone. "You forgot me, forgot my affliction, my loneliness, my wrongs, and the natural desire of a child to clear her mother's honor and claim her father's name. I am Sir Richard's eldest daughter. I can prove my birth, and I demand my right with his own words to sustain me."
She paused, but no one spoke; and with a slight tremor in her proud voice, she added, "Paul has done the work; he shall have the reward. I only want my father's name. Title and fortune are nothing to one like me. I coveted and claimed them that I might give them to you, Paul, my one friend, always, so tender and so true."
"I'll have none of it," he answered, almost fiercely. "I have kept my promise, and am free. You chose to claim your own, although I offered all I had to buy your silence. It is yours by right—take it, and enjoy it if you can. I'll have no reward for work like this."
He turned from her with a look that would have stricken her to the heart could she have seen it. She felt it, and it seemed to augment some secret anguish, for she pressed her hands against her bosom with an expression of deep suffering, exclaiming passionately, "Yes, I will keep it, since I am to lose all else. I am tired of pity. Power is sweet, and I will use it. Go, Paul, and be happy if you can, with a nameless wife, and the world's compassion or contempt to sting your pride."
"Oh, Lillian, where shall we go? This is no longer our home, but who will receive us now?" cried Lady Trevlyn, in a tone of despair, for her spirit was utterly broken by the thought of the shame and sorrow in store for this beloved and innocent child.
"I will." And Paul's face shone with a love and loyalty they could not doubt. "My lady, you gave me a home when I was homeless; now let me pay my debt. Lillian, I have loved you from the time when, a romantic boy, I wore your little picture in my breast, and vowed to win you if I lived. I dared not speak before, but now, when other hearts may be shut against you, mine stands wide open to welcome you. Come, both. Let me protect and cherish you, and so atone for the sorrow I have brought you."
It was impossible to resist the sincere urgency of his voice, the tender reverence of his manner, as he took the two forlorn yet innocent creatures into the shelter of his strength and love. They clung to him instinctively, feeling that there still remained to them one staunch friend whom adversity could not estrange.
An eloquent silence fell upon the room, broken only by sobs, grateful whispers, and the voiceless vows that lovers plight with eyes, and hands, and tender lips. Helen was forgotten, till Lillian, whose elastic spirit threw off sorrow as a flower sheds the rain, looked up to thank Paul, with smiles as well as tears, and saw the lonely figure in the shadow. Her attitude was full of pathetic significance; she still stood on the threshold, for no one had welcomed her, and in the strange room she knew not where to go; her hands were clasped before her face, as if those sightless eyes had seen the joy she could not share, and at her feet lay the time-stained paper that gave her a barren title, but no love. Had Lillian known how sharp a conflict between passion and pride, jealousy and generosity, was going on in that young heart, she could not have spoken in a tone of truer pity or sincerer goodwill than that in which she softly said, "Poor girl! We must not forget her, for, with all her wealth, she is poor compared to us. We both had one father, and should love each other in spite of this misfortune. Helen, may I call you sister?"
"Not yet. Wait till I deserve it."
As if that sweet voice had kindled an answering spark of nobleness in her own heart, Helen's face changed beautifully, as she tore the paper to shreds, saying in a glad, impetuous tone, while the white flakes fluttered from her hands, "I, too, can be generous. I, too, can forgive. I bury the sad past. See! I yield my claim, I destroy my proofs, I promise eternal silence, and keep 'Paul's cousin' for my only title. Yes, you are happy, for you love one another!" she cried, with a sudden passion of tears. "Oh, forgive me, pity me, and take me in, for I am all alone and in the dark!"
There could be but one reply to an appeal like that, and they gave it, as they welcomed her with words that sealed a household league of mutual secrecy and sacrifice.
They were happy, for the world never knew the hidden tie that bound them so faithfully together, never learned how well the old prophecy had been fulfilled, or guessed what a tragedy of life and death the silver key unlocked.
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
|
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:18 | Сообщение # 22 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| По-моему, были в оригинале кое-какие сюжетные ляпы, но они почти незаметны и там, и в переводе.
Была у меня ещё одна "ошибка молодости", но выкладывать не буду. Там всё ещё позорней. Сказки барда Биддла пыталась перевести...
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
|
| |
| |
| Penguin | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:30 | Сообщение # 23 |
 Собеседник Века
Группа: Проверенные
Сообщений: 456
Статус: Offline
| Цитата (Alena) влетела в комнату так быстро, что случайно затушила свечу в лампе.
Лучше так: "свеча у нее в руке погасла". Да и в комнате Поля лучше писать не "лампа", а "свет". Кто знает, что у него там было. Может, просто свечка в подсвечнике.
Your brain works faster than you think.
|
| |
| |
| Penguin | Дата: Среда, 27.02.2013, 14:40 | Сообщение # 24 |
|
Собеседник Века
Группа: Проверенные
Сообщений: 456
Статус: Offline
| Цитата (Alena) Они бы любили меня, когда мама не может.
Your brain works faster than you think.
|
| |
| |
| Alena | Дата: Среда, 27.02.2013, 16:34 | Сообщение # 25 |
|
Говорун в квадрате
Группа: Проверенные
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Penguin, а вот последняя фраза - это "всё понимаю, а сказать не могу". Нечто типа "они бы уделяли мне внимание, когда мама не может или не хочет". Но надо ещё работать.
Про свет - вот слова Эстер: I see your lamp burning... Я подумала, что там был не подсвечник, а что-то типа закрытой стеклом подставки для свечи.
"Не бойся сказки, бойся лжи, а сказка - сказка не обманет..."
Сообщение отредактировал Alena - Среда, 27.02.2013, 16:38 |
| |
| |
|
